Памяти Орьяна Турелла
Дорогие коллеги!
16 сентября 2021 года не стало Орьяна Турелла, нашего шведского коллеги: учителя, литературоведа, переводчика, писателя. Для меня — очень близкого и родного по духу человека. Его жизнь удивительным образом была связана с русской литературой и русским читателем, нашей наукой — методикой преподавания литературы, которую Орьян называл «волшебной», а русских читателей — лучшими читателями в мире.
Орьян Турелл был большим красивым Человеком: в науке, искусстве, в жизни. И бахтинское искусство и жизнь не одно, но должны стать во мне единым в единстве моей ответственности было ему так близко.
Последние два года он боролся с тяжелой болезнью. Но и в эти трудные дни не терял мужества и доброты, внимания и заботы к другим и неизменного чувства юмора и самоиронии. Несколько дней назад мы говорили о природе, о нашей стране и о стихотворении Бродского «От окраины к центру» (отправленном мною ему в ответ на сообщение Орьяна о том, жить осталось несколько недель). Орьян оживленно заметил, что это самый точный текст, который передает его состояние в эти дни и, что абсолютно верно: «Значит, нету разлук». Эти спасительные как заклинание слова переполняли меня в декабре 2006 года, когда уходил Владимир Георгиевич… Сейчас я переживаю их снова с болью разлуки и счастьем Встречи, которую подарила судьба.
Сообщение о смерти Орьяна мне прислала сегодня ночью его дочь Петра, которая живет в том же городе Сундсвалле, где много лет тому назад я познакомилась с Орьяном Туреллем, тогда еще профессором Среднешведского университета.
Незадолго до ухода Орьян писал мне о том, как они проводят эти последние дни: много шутят, вспоминают разные истории и решают вместе вопросы о том, как будет жизнь идти дальше…
В последние годы жизни им был написан роман «Полная мировая история человечества». Он был опубликован в 2017 году под псевдонимом Шагал Эриксон небольшим тиражом в одном из шведских издательств. Очень надеюсь, что когда-то мы сможем прочитать его и на русском языке.
Орьян Турелл своим исследованием школьного литературного образования в России открыл нашу науку и нашу литературоцентричную тогда еще жизнь западному читателю. Мир, созданный Орьяном Туреллом в его переводах и книгах, нам предстоит еще открыть. Значит, нету разлук, существует громадная встреча…
Светлая память. Самые искренние соболезнования жене Бритте и дочери Петре, близким и друзьям.
Елена Ядровская
Биография Орьяна Торелля, рассказанная им самим (фрагмент статьи Е. Р. Ядровской «Школьное литературное образование в России: зарубежный ракурс. Орьян Турелл: «Моя жизнь текла в сторону России…»)
«Родился я 8 февраля 1941 года в городе Суллефтео на севере Швеции. Весь мир воевал. Швеция не участвовала, но помню, как о войне все говорили, помню, как представлял себе, что война происходит за рекой, что люди на той стороне, дома которых видны через окна нашего дома, переживают все те ужасы, о которых все говорили.
Дом наш был служебным, только что построенным. Отец работал, как и его отец и дед до него, учителем «народной школы» (1–7 кл.), но был и директором школы и ответственным за качество работы всех школ города на этом уровне. И мать работала учительницей – с детьми, с теми, кому нужна была помощь в учебном процессе. И мы с братьями и сестрой (всего нас было семеро) стали учителями. Наш род таким образом связан со шведской образовательной системой от великой реформы о всеобщем образовании 1842 года (когда дед отца стал учителем в деревне на юге Швеции) вплоть до сегодняшнего дня (когда моя дочь уже проработала четверть века учительницей шведского, английского и французского языков здесь у нас в городе Сундсвалль на севере). Но эта связь отрежется в 2033 году, когда моей дочери исполнится 67 лет (новый пенсионный возраст). Двое сыновей ее – как и все родственники этого поколения – выбирают другие профессии. Это типично: популярность учительской работы падает. Если и мы в начале 60-ых годов учителями не мечтали стать, то тогда профессия учителя всем казалось совсем порядочной альтернативой. Учитель тогда зарабатывал столько же, сколько член парламента в Стокгольме (который теперь зарабатывает в два с лишним раза больше учителя). К тому же в тогдашней Швеции все думали, что развитие знаний, умений и общекультурных горизонтов (то есть школьная работа) очень важная вещь! Теперь общекультурные горизонты уже совсем не те, и веры в школу гораздо меньше. Преимущества сегодняшней школы, наверное, не бросаются в глаза молодого человека, выбирающего профессию.
В наши дни все было проще. Те, кто школу не очень любил, учились 7 лет в «народной школе» — и все. Многие переходили из шестого класса в четырехлетнюю «реальную школу» с выпускным экзаменом. Потом можно было учиться еще три года в «реальной гимназии». Был и другой вариант, выбранный мною: перейти уже после третьего класса реальной школы в четырехлетнюю «латинскую гимназию». Там я занимался классическими языками (латинским 6 часов в неделю с первого класса, греческим 6 часов в неделю с третьего). Были у нас и современные языки: английский, немецкий и французский (по три часа в неделю).
Любил латинскую поэзию и (почти с таким же жаром) грамматику, которую, занимаясь классическими языками, я окончательно понял как структурную систему. Курс литературы был объемный и интересный и привлекал к самостоятельному чтению. Много читал, любил Достоевского, Гоголя, Чехова, Толстого.
Читал и документальные книги о России. Помню книгу-подарок к Рождеству о том, как Хрущев после Сталина хотел превратить СССР в потребительское общество и в этом качестве к 1970 году перегнать США. Были и фильмы: «Летят журавли», «Баллада о солдате» и другие, которые показывались с большим успехом. Всем казалось, что СССР развивается в демократическую, мирную, гуманную сторону.
Мечтали о новом, гуманном будущем! Но глубокими мечтателями не были. Были реалистами: летом работали, знакомились с реальным миром вне школы, копили карманные деньги. Я работал лесорубом, рыбаком (неводом ловили лосося в реке), рассыльным в разных магазинах и т. д. А по воскресеньям разносил читателям стокгольмские газеты.
После гимназии, когда мне было 20 лет, я вынужден был служить 15 месяцев в армии. После этого работал целый год учителем на полставки, чтобы в свободное время заочно заниматься предметами естествоведения (которых у меня мало было в гимназии). Хотел стать врачом. Но я скоро поменял курс математики на курс русского языка. Прошел осенью 1963 года устный и письменный тест в Упсальском университете и был принят на курсы русского языка на отделение славянских языков. Там же потом занимался и литературоведением, и шведским языком, и в 1969-70-ом учебном году пошел в педагогический институт.
Мой выбор учительской профессии может казаться естественным и даже неизбежным. Как сын двоих учителей я, конечно, верил в важность школьной работы и знал, что учителя хорошо и весело живут. Но активно в педагогическую сторону я не стремился, и квалифицированный интерес к педагогике у меня появился только со временем.
Первые годы в школе я мало думал об идейной основе работы. Просто представлял себе, что, читая с гимназистами литературу стимулировал их воображательные способности, что по-моему являлось высшей целью школьной работы. Эту амбицию я, может быть, наследовал от матери, поклонницы Рудольфа Штейнера. Наследство от отца было таким же простым: чтобы всем было весело в учебном процессе.
Эти первые годы я работал в гимназии города Норртэлье (километров 70 к северу от Стокгольма). Там я узнал, что в Стокгольме появился «ассистент по русскому языку», которого можно было позвать к себе на помощь. Этим ассистентом тогда работала Светлана Коллогривова из Москвы. Я ее пригласил в школу, и она ходила со мной на уроки русского языка. Между уроками русского языка был и урок литературы, и я предложил ей присутствовать и на нем. Хвастался, что у нас в Швеции широкие горизонты: на уроке, мол, будем обсуждать и Вольтера, Руссо, Свифта, Дефо, Гете и вообще целый ряд шведских и европейских писателей 18-ого века.
Она пошла со мной, но сразу же видно было, что наши широкие горизонты на гостью не произвели впечатления. В учительской, после урока, все стало ясно: да, горизонты у нас широки, но глубины мало. Читая по пять или десять страниц ряда авторов учащиеся этих авторов никогда не поймут, как и не поймут литературу как словесное искусство и выражение духа и материи времени и истинно человеческих отношений к жизни!
К тому же посетительница начала писать перечень произведений, которые русские школьники должны были читать, в то же время посвящая меня в грандиозные идеи о том, как литература в школе должна развивать характер каждого ученика. Я считал, что предо мной очередная ложь советской пропаганды. Но когда по почте получил «Программу» и понял, что эти грандиозные амбиции как будто практикуются, я сразу же решил: «Это надо проверить!». И мой профессор (я еще был членом «Высшего семинара» отдела литературоведения Упсальского университета) согласился. Это был Гуннар Бранделль, гениальный специалист по шведскому писателю Августу Стриндбергу. Пару лет до этого он дал мне тему для диссертации: «Август Стриндберг в России». Я, значит, должен был исследовать, как был принят Август Стриндберг в России. Но когда я показал Бранделлю литературную программу советской школы, он сразу же принял предложенную мною новую тему: «Преподавание литературы в советской школе». Такую диссертацию я и защитил весной 1979 года в Упсальском университете после пяти лет исследований параллельно с учительской работой (главным образом в городе Вэрнаму на юге Швеции, куда мы с женой и дочерью переехали в 1973 году).
На диссертацию обратили внимание: много писали в главных газетах, говорили по радио. Меня приглашали в школы разных городов. Все экземпляры диссертации были проданы. Интерес был вызван высокими достижениями советского преподавания литературы. Импонировала вера в умственные способности детей. Такого принципиального доверия ученикам у нас не было. Импонировала и вера в литературу и ее значение и естественное место в жизни каждого человека.
«Я свою диссертацию писал (именно в 70-ые годы) с единственной целью показать – и реальным русским примером ДОКАЗАТЬ! – что вообще это классовое мышление и классовое отношение к культуре неуместно, что литература всем интересна и всем по силам. Я познакомился и познакомил своих читателей с советским пониманием «одаренности», таким далеким от нашего простого, общезападного понимания о нормально распределенных среди народа умственных способностях (тоже «классового» и «количественного»!). Вот эта информация в моей диссертация и заставила газеты писать о ней (как я слишком часто повторял в Карисе (на филологических семинарах, проводимых Альфа-Диалогом в финском городе Карисе. – прим. Е. Я.) и везде!). Это сказывался интерес к русскому примеру — и, наверное, потому, что русское понимание одаренности и русская вера в литературу как-то, в конце концов, всем казались ближе к правде и практике настоящей человеческой жизни» (из письма к Е. Я. от 21 октября 2011 года)».
Почти двадцать лет спустя, в 90-ые годы, мне предоставилась возможность провести сравнительные чтения одних и тех же текстов в Швеции, России и Финляндии. Участвовали студенты, занимаясь литературой на университетском уровне в Хэрнесанде (Швеция), Турку (Финляндия) и Санкт-Петербурге. Чтения были проведены в первые дни первого года в университете, чтобы отражались в чтениях школьные знания, а не университетские.
Оказалось, что в разных странах развиваются разные «читательские поведения». Русские чтения в наших экспериментах четко отличались старанием найти истинно литературные, художественные и культурно-исторические особенности текста. Шведские и финские чтения были в гораздо меньшей степени направлены на то, что школа традиционно дает, – умение читать литературно. Зато типовым преимуществом в них являлась тенденция связать текст со своим собственным жизненным опытом.
И книга об этих международных чтениях [11] вызывала интерес и стала даже «учебником» (то есть вошла в список обязательного чтения) в некоторых университетах.
Этой книги не было бы, если бы я не покинул гимназию в 1993 году, когда меня пригласили на университетскую работу в Хэрнесанд. Как учитель в гимназии я не мог бы, конечно, найти нужных контактов в России и Финляндии. Как представитель университета я познакомился с надежными людьми в университете им. Герцена и в Турку (Финляндия).
Но, покидая гимназию, я перестал быть учителем русского языка. В университете преподавал литературу — и все. Чтобы не совсем разойтись с русским языком, решил переводить самый толстый еще не прочитанный русский роман на полках дома. Таким образом, стал и переводчиком, невольно, так сказать, — и поэтому с 2003 года роман Тынянова «Пушкин» есть на шведском языке. Переводил я и стихи, но мало, и только «по нужде», – чтобы обосновать ход мыслей в журнальных статьях и т. д. Блестящие русские стихи не хочется испортить переводом.
Связь с русским языком, таким образом, не оборвалась. Совместный проект с университетом им. Герцена требовал постоянной языковой тренировки — и познакомил меня с людьми Альфа-Диалога, которые, в свою очередь, пригласили меня участвовать в ряде курсов в Швеции и Финляндии, где можно было обмениваться впечатлениями с русскими учителями и методистами.
В рамках этих курсов я встречался и с русскими учениками и установил, что они в 21-ом веке читают своего Пушкина (и многих других) наизусть не хуже, чем в 20-ом. Они, значит, располагают богатством в наши дни очень редким, развивающим язык и являющимся живой хрестоматией, на основе которой они имеют уникальные возможности по-настоящему гуманно обозревать свою ситуацию в истории и в современном мире и по-настоящему самостоятельно мыслить. Это особенно заметно с западной точки зрения. У нас знания наизусть не рекомендуются.
В университете я занимался исследовательским проектом с фокусом на группу местных (Хэрнесандских и Сундсвалльских) авторов, нашедших в начале 20-ого новый способ изображения, приближающий литературу к действительности. Этот феномен раньше никем не был замечен, и, так как в книге я мог показывать его влияние на многих ведущих шведских авторов в течение всего 20-ого века, я надеялся на общественный интерес и к этой книге. Но в Швеции, кажется, интерес к русскому преподаванию литературы жарче интереса к истории собственной литературы. Невидимый город, изданный мною в 2008 году, вызвал умеренный интерес.
Но сам я не мог оставить эту модель изображения. Я начал писать роман, чтобы и в наши дни, как это было сделано сто лет назад, реализовать Бахтинскую идею о том, что жизнь и искусство должны соединиться. В 2017 году опубликовал роман «Полная мировая история человечества» (под псевдонимом, чтобы узнать, может ли роман жить собственной силой, действует ли еще модель начала 20-ого века).
Но и в этом романе остался учителем. Речь в книге идет о школе, главные лица — шведские гимназисты 60-ых годов, все происходит в моем родном городе Суллефтео с целью на основе личного опыта показать (и даже, может быть, научить!), как жизнь происходит не там, где живут знаменитости, а там, где живем мы, — и о том, как жизнь постоянно течет, — и мы с ней! — в неожиданную — и, может быть, даже совсем не в ту сторону...
Моя жизнь текла в сторону России, что меня очень радовало и радует».
Семинар «Современное филологическое образование в школе и в вузе» (Ларккулла, Финляндия, 25 июня — 3 июля 2012 года)
Семинар «Стратегии и практики современного образования: опыт Швеции» (2012 год)
Книги Орьяна Турелла
Книга об исследовательском проекте (совместно с РГПУ им. А. И. Герцена) «Литературная компетентность как продукт школьной культуры», 2002 г.
Перевод романа Ю. Тынянова «Пушкин» (2003)
Невидимый город. Модель литературного изображения в творчестве Хегберга, Лудвига Нурдстрема, Бертила Мальмберга, Биргера Шедина, Карла Остмана, Ларса Алина и других шведских писателей вплоть до наших дней
